Сочинение Лермонтов М.Ю. - Мцыри

Тема: - Духовный мир Мцыри (По поэме М. Ю. Лермонтова "Мцыри")

В 1837 году М. Ю. Лермонтов был сослан на Кавказ.
Проезжая по Военно-Грузинской дороге, он увидел остатки существовавшего когда-то монастыря. Там, среди развалин и могильных плит, он увидел дряхлого старика, который рассказал поэту о своей судьбе. Будучи ребенком, он попал в плен. Мальчик тосковал по родине и страстно мечтал вернуться. Но рутинная жизнь монастыря постепенно приглушила тоску. Пленник втянулся в однообразную жизнь послушника и так и не смог осуществить заветную мечту. М. Ю. Лермонтов в течение десяти лет до этого события вынашивал идею создания поэмы об иноке, рвущемся на свободу. И рассказ старика был настолько созвучен с мыслями поэта, что помог воплотить замысел в замечательную поэму "Мцыри". Только в отличие от прототипа, Мцыри хотя бы сделал попытку вырваться из прочных стен устоявшейся монастырской жизни.
Повествование ведется в форме монолога, поэтому читатель особенно остро ощущает отчужденность мальчика, его отстраненность от дел житейских, его воспоминания о родине - теплой, яркой, светлой, не идущей ни в какое сравнение с серой, тихой, угрюмой жизнью в теперешней его обители. В первой главе поэмы особенно видны трагические противоречия между душевной силой юноши и жизненными обстоятельствами, загнавшими его в тесные рамки монастырской жизни.
И вот, когда юноша должен принять обет, под покровом ночи он исчезает. Он отсутствует три дня. Его находят изможденным и обессиленным. "И близок стал его конец;/ Тогда пришел.к нему чернец". Начинается предсмертная исповедь - одиннадцать глав, повествующих о трех днях свободы, вместивших всю трагедию и все счастье его жизни. Исповедь Мцыри превращается в проповедь, спор с духовником о том, что добровольное рабство ниже, чем "чудесный мир тревог и битв", открывающийся свободой. Мцыри не раскаивается в содеянном, не говорит о греховности своих желаний, мыслей и поступков. Как сон, перед Мцыри встал образ отца, сестер, и он попытался найти дорогу домой. Три дня он жил и наслаждался дикой природой. Он наслаждался всем, чего был лишен, - гармонией, единением, братством. Девушка-грузинка, встретившаяся ему, тоже часть свободы и гармонии, слившейся с природой, но он сбивается с дороги домой.
На своем пути Мцыри встретил барса. Юноша уже ощутил всю силу и радость свободы, увидел единство природы и вступает в бой с одним из ее творений. Это было равное соперничество, где каждое живое существо отстаивало право делать то, что предписано ему природой. Мцыри победил, получив при этом смертельные раны от когтей барса.
Его находят в бессознательном состоянии. Придя в себя, Мцыри не страшится смерти, он опечален лишь тем, что его не похоронят в родной земле.
Мцыри, увидевший красоту жизни, не жалеет о кратковременности своего пребывания на земле, он осуществил попытку вырваться из пут, его дух не сломлен, в умирающем теле живет свободная воля.
М. Ю. Лермонтов этой поэмой дал понять нам, что стремления людей выполнимы, надо только страстно желать чего-нибудь и не бояться сделать решительный шаг. Многие, как повстречавшийся Лермонтову старик, не находят в себе сил совершить попытку вернуть себе свободу.

Поэма М. Ю. Лермонтова «Мцыри» построена в форме исповеди героя о трех днях, проведенных им на воле. Кроме того, композиция произведения включает в себя предысторию героя и его сон, который он видит, когда, сбившись с пути, голодный и умирающий, вновь выходит к монастырю.

Упав в бессилии возле святой обители, Мцыри видит сон, в котором в символических, ярких образах передаются его страдания, горькое сожаление о неудавшемся побеге, порыв к свободе. Герой видит себя на дне глубокой чистой реки. Вокруг него вьются «рыбок пестрые стада», одна из них, с золотой чешуей, «сребристым голоском» начинает шептать ему «странные речи», уговаривая остаться — «в воде привольное житье».

Во-первых, сон этот является следствием бесплодных усилий Мцыри, его тяжелых скитаний. Он отражает, прежде всего, физическое состояние героя: его физическое бессилие, болезнь и усталость. Мучимый жаждой, голодом и страшной жарой, герой мечтает об отдыхе, прохладе:

Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне

Глубокой речки — и была

Кругом таинственная мгла.

И, жажду вечную поя,

Как лед холодная струя,

Журча вливалася мне в грудь...

И я боялся лишь заснуть, —

Так было сладко, любо мне...

Однако смысл этого сна гораздо глубже. Река эта, на дне которой находится герой, на наш взгляд, ассоциируется в его сознании с монастырем, рыбка — с монахом, который был наиболее близок к Мцыри. Жизненное пространство Мцыри ограничено монастырем точно так же, как река ограничивает жизненное пространство своих обитателей. Стада рыбок напоминают ему о монахах, братьях, живших вместе с ним в обители. Перекликаются с этой ассоциацией и «странные речи» золотой рыбки:

Я созову своих сестер:

Мы пляской круговой

Развеселим туманный взор

И дух усталый твой.

«Сестры» здесь напоминают о «братьях», то есть монахах, живущих в монастыре. Рыбка с золотой чешуей пытается уговорить Мцыри остаться на дне, где «привольное житье», «холод и покой», мягкая постель, где «незаметно пройдут года» «под говор чудных снов». Так же тихо и неспешно течет жизнь и в монастыре, так же, вероятно, уговаривал Мцыри приютивший его монах, видя боль и страдания ребенка.

В обители Мцыри фактически не имеет никаких прав, он не может их отстаивать ^ Ассоциативно здесь приходит на ум поговорка: «нем, как рыба». В метафорической форме сон этот отражает разочарование героя от его неудачного побега, его сожаление.

Имеет свое объяснение и умиротворенное, радостное состояние героя («так сладко, любо было мне...»). Известно, что чувства и эмоции, испытываемые человеком во сне по отношению к чему-либо, передают его диаметрально противоположные чувства, испытываемые им наяву по отношению к тому же самому предмету. Спокойствие и радость героя здесь не что иное, как его беспокойство, безысходная тоска, которую он испытывает в монастыре.

Характерно, что сон этот не был логически завершен: Мцыри потерял сознание, и «Божий свет» в глазах его угас. Так, мы можем допустить, что герой остался на «влажном дне глубокой речки» (в монастыре). Таким образом, сон Мцыри еще и предваряет будущие события — в финале поэмы, найденный монахом, он вновь оказывается в монастыре.

Однако в критике мы находим и иное истолкование данного эпизода. По мнению Д. Максимова, сон Мцыри вводит в поэму мотив забвения, ухода от своего идеала в мир мечты, волшебного сна. Рыбка как будто предлагает измученному жизнью герою альтернативный вариант — уйти от жизни «в мечтательное безволие», капитулировать перед ней и тем самым фактически примириться с жизнью в монастыре.

«Рыбка-русалка" — второй женский образ поэмы (первый — грузинка). Эпизод с рыбкой по своему композиционному значению аналогичен некоторым другим повторным темам произведения, например, темам дня и ночи: на совершенно новой основе в нем повторяется эпизод с грузинкой. Образ грузинской девушки и вид ее сакли смущает юношу мыслью о сладости любви и отдыха. Рыбка-сирена манит Мцыри космической безмятежностью и бездонным покоем полного растворения в природе...», — замечает исследователь.

Сон героя имеет самое непосредственное отношение к романтической теме русалки, лесной девы, любовь которой неизменно несет для героя гибель. Развитие подобной темы мы находим у Гете («Рыбак», «Лесной царь»), у Гейне («Лоре-лей»), у Жуковского («Ундина»). Однако герои этих произведений соблазняются «приманками красоты и тайны», поддаются чарам лесных дев и погибают. Мцыри же не поддается искушению, он остается верным своей земной мечте, мечте о свободе, о родине. Сон, таким образом, отражает философский смысл основной идеи произведения и ярко характеризует Мцыри.

Композиционно и стилистически данный эпизод выделяется из всей поэмы, ритм которой очень четок и динамичен, интонации эмоциональны и экспансивны. Эпизод же сна Мцыри отличается плавностью и созерцательностью, спокойным, убаюкивающим ритмом. Напевность и мелодичность речи усиливают аллитерации («Как лед холодная струя, Журча вливалася мне в грудь...», «Волка теснилася к волне И солнце сквозь хрусталь волны Сияло сладостней луны...»), эпитеты-определения («холодная струя», «таинственная мгла», «рыбок пестрые стада», «взор ее зеленых глаз», «ее сребристый голосок», «туманный взор», «дух усталый»), анафора («Люблю как вольную струю, Люблю как жизнь мою...»).

Таким образом, функции данного эпизода в поэме различны: раскрывая основную идею произведения — бескомпромиссность человеческого идеала, — сон ярко характеризует Мцыри, передает его чувства и мысли о собственной судьбе, предваряет будущие события.

На этом уроке вы подробно изучите композицию поэмы М.Ю. Лермонтова «Мцыри», раскроете философские мотивы, которые скрыты в поэме, рассмотрите значение основных образов произведения, узнаете роль звуков в поэме, познакомитесь с оценкой современниками поэмы «Мцыри».

В поэме нет предыстории героя. В экспозиции (в первых двух главах) намечено лишь несколько биографических фактов.

Начинается поэма с описания развалившегося монастыря, могильных плит:

… старик седой,

Развалин страж полуживой.

Заканчивается поэма тоже темой увядания и смерти: последними словами умирающего героя.

Очень часто романтические поэмы начинаются с изображения развалин монастыря, крепостной стены или замка (рис. 2). Как будто бы демонстрируется власть времени. И лишь художнику дано своим воображением воскресить историю, людей прошедших эпох, события, которые давно уже в прошлом.

Рис. 2. Руины монастыря Эльдена ()

В поэме есть признаки кольцевой композиции: герой попадает в монастырь, бежит из него и в конце концов возвращается в него (рис. 3).

Рис. 3. Монастырь Джвари, в котором жил Мцыри ()

Поэма состоит из 26 строф, 24 из которых являются исповедью героя. Обратите внимание, что исповедь героя не просто формально присутствует. Лермонтов размышляет иногда (размышления героя, которые иногда перекликаются со стихами Лермонтова) о том, возможно или нет передать свой внутренний мир другому. Эта тема поднималась Тютчевым (рис. 4):

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь.

Рис. 4. Ф.И. Тютчев ()

Но вот как это выглядит в «Мцыри»:

Всё лучше перед кем-нибудь

Словами облегчить мне грудь…

Тут же и рассматривается еще одна сторона этой темы:

Немного пользы вам узнать,

А душу можно ль рассказать? (рис. 5)

Рис. 5. Мцыри в монастыре ()

С одной стороны,

Воспоминанья тех минут

Во мне, со мной пускай умрут.

Смысл в том, что не буду делиться своими личными воспоминаниями. Они мои личные, пусть со мной и остаются.

Но, с другой стороны, как сказано в стихотворении «Не верь себе»:

Стихом размеренным и словом ледяным

Не передашь ты их значенья.

То есть не пытайся даже рассказать о себе.

Это противоречивое стремление героя рассказать о себе и сомнение в том, что это возможно, что это достижимо, для Лермонтова очень важно. Любопытно сопоставить две первых главы, где рассказывается о событиях, предшествующих исповеди героя, с тем, что произошло в течение 3 главных дней его жизни. Событий там много, но этот рассказ неизбежно поверхностен. В 24 главах Мцыри говорит о своих чувствах, блужданиях, поисках. Эти два неравномерных фрагмента поэмы противопоставлены. То есть во вступлении сказано о «хранительных стенах монастыря» , а Мцыри (рис. 6) говорит: «в сумрачных стенах» .

Действие поэмы происходит не в монастыре и не в лесу. Оно происходит - и это делает «Мцыри» философской поэмой - перед лицом неба и земли. Это некоторая трагедия человека, которая разыгрывается перед лицом неба и земли (рис. 7):

И снова я к земле припал

И снова вслушиваться стал

Они шептались по кустам,

Как будто речь свою вели

О тайнах неба и земли…

Рис. 7. Побег Мцыри ()

В поэме нет ни одного имени собственного. Люди называются по своему положению:

Мцыри - неслужащий монах;

старик седой:

такой-то царь;

русский генерал;

ребенок пленный;

один монах;

грузинка;

Так обозначаются персонажи поэмы «Мцыри». Речь идёт о всемирной, всечеловеческой драме, которая разыгрывается перед лицом Вселенной.

Символ в отличие от аллегории всегда многозначен.

Аллегория (иносказание ) - это условное изображение абстрактных идей (понятий) посредством конкретного художественного образа или диалога. Как троп аллегория используется в стихах, притчах, моралите. Она возникла на почве мифологии, нашла отражение в фольклоре и получила своё развитие в изобразительном искусстве. Например, правосудие изображается в виде женщины с завязанными глазами, в одной руке у неё меч, а в другой - весы. И никак, кроме эмблемы правосудия, это изображение Фемиды прочитано быть не может (рис. 8).

Символ всегда многозначен. Он связывает мир реальный и мир сверхреальный (мир идей, представлений, грёз, мечтаний).

Если выбирать самые существенные символы не только в поэме «Мцыри», но и во всем творчестве Лермонтова, то начать всё-таки стоит с поэмы.

Этот символ понятен. Это строчки:

… Дышала сладость бытия…

Но что ж? Едва взошла заря,

Палящий луч её обжёг

В тюрьме воспитанный цветок…

Вот, пожалуй, самый точный образ героя поэмы - «в тюрьме воспитанный цветок».

Очень многие символы, в том числе и ключевые символы поэмы: монастырь, тюрьма, колокольный звон, лес, сад, цветок, поток, горы, песни, листок, к тому моменту, когда Лермонтов заканчивает поэму (1839 год), уже обладают громадным количеством устойчивых значений. У Лермонтова эти значения как будто бы переосмысляются, корректируются, приобретают свои новые значения, связанные с контекстом поэмы.

Парус как символ одиноких блужданий или странствий для Лермонтова, конечно, существовал. Но лермонтовский парус связан и с мятежным нравом, и с ожиданием бури, и с ощущением бури как высшего наслаждения. Это уже чисто лермонтовский ход, смысл.

Очень важный символ - «грозой оторванный листок» , который появляется в третьей главе поэмы. Этот символ тоже придуман не Лермонтовым. Ещё в XVIII веке французский поэт Арно написал стихотворение «Листок». Смысл этого стихотворения: листок, оторвавшийся от ветки, - это и есть одинокий, гонимый судьбой герой. С тех пор этот образ варьировался многократно. Например, у Лермонтова в 1829 году стихотворение «Портрет»:

Клянёт он мир, где, вечно сир,

Коварность, зависть и любовь,

- Всё бросил он как лживый сон!

Не знал он друга меж людей,

Везде один, природы сын.

Так, жертву средь сухих степей,

Мчит бури ток сухой листок.

На момент написания этого стихотворения поэту всего 14 лет.

Это символическое иносказание, эта мысль об образе одинокого скитания будет у Лермонтова встречаться несколько раз, вплоть до знаменитого стихотворения «Листок». В сюжете этого стихотворения лежит мысль о том, что одиночество совершенно безысходно. Окрашивается равнодушием других, тех, к кому обращается листок.

Ещё один чрезвычайно важный символ - буря:

Я убежал. О, я как брат

Обняться с бурей был бы рад!

Или как в стихах 30-х годов:

И после я сбросил бы цепь бытия

И с бурею братом назвался бы я!

Это ощущение родства «меж бурным сердцем и грозой» (рис. 9).

Ещё одна особенность композиции - наличие пар, двоичность.

Примеры пар:

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры;

Две сакли дружною четой;

Над плоской кровлею одной;

Светло и тихо. Сквозь пары

Вдали чернели две горы;

Акаций белых два куста…

Есть очень важный момент в поэме, где две скалы как будто тянутся друг к другу каменными объятьями, но им никогда не дано сойтись. Их разделяет поток. Вот эта невозможность встречи с родственной душой символически очень существенна, очень важна для смысла поэмы (рис. 10).

Рис. 10. Горы Кавказа ()

У Лермонтова тема невозможности встречи, невозможности душевной близости, душевного контакта настолько универсальна, что он перекладывает на русский язык стихотворение Генриха Гейне (рис. 11) «Они любили друг друга так долго и нежно» и заканчивает его строчками, которых нет у Гейне (немецкого поэта):

Но в мире новом друг друга они не узнали.

То есть там, в другом мире, за гробом, встреча невозможна.

Рис. 11. Генрих Гейне ()

То же самое касается стихотворения Лермонтова «Сосна», в котором говорится о сосне и пальме: они грезят друг другом, они видят во сне друг друга, но встреча невозможна.

Важное место в композиции поэмы занимает сон. Сон, как всегда у Лермонтова, обладающий полнотой и многозначностью смысла.

Я лёг в тени. Отрадный сон

Сомкнул глаза невольно мне…

И снова видел я во сне

Грузинки образ молодой (рис. 12).

Рис. 12. Девушка-грузинка ()

…Кинжалов длинных… и как сон

Всё это смутной чередой

Вдруг пробегало предо мной.

20-я глава:

Он с детских глаз уже не раз

Сгонял виденья снов живых

Про милых ближних и родных…

Ещё в сомненья погружён,

Я думал - это страшный сон…

Потом герой видит себя лежащим на дне реки и слышит разговаривающую с ним рыбку. Это тоже своего рода сон.

И в конце поэмы герой хочет заснуть с мыслью о милой стороне.

Создаётся впечатление, что именно во сне даются какие-то откровения героя, он постигает мир иной. Для Лермонтова это необычайно важно. Может быть, герой просто уходит от подавляющей его безрадостной реальности (монастырской, тюремной) в мир грёз, который в другом месте поэмы будет назван «чудный мир тревоги битв» . Возможно, Мцыри всё знает о своей судьбе, как и Лермонтов не только знал о своей судьбе, но и описал её в стихотворении «Сон»:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая ещё дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Обратите внимание, что это сон во сне. То есть герою видится, что он лежит с раной, и он в этом предсмертном бреду, видении. Ему является его возлюбленная, которая сидит на пиру среди своих шумных подруг. Эта система сновидений, как прорыв в мир иной, у Лермонтова необычайно важна. Взгляните на стихотворение 1838 года:

Когда волнуется желтеющая нива,

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он…

В этом стихотворении сон - это не отсутствие способности видеть, а, наоборот, открывающаяся способность видеть.

В одном из последних шедевров Лермонтова будет сказано:

Я б хотел забыться и заснуть,

Но не тем холодным сном могилы.

Я б хотел навеки так заснуть.

Тут идёт речь о покое, а не небытии.

Владимир Сергеевич Соловьёв (рис. 13), замечательный мыслитель и поэт конца XIX - начала XX века, говорил о сомнамбулизме Лермонтова, о таком состоянии, что Лермонтов как будто бы был способен видеть будущее:

А та удивительная фантасмагория, которую увековечено это видение в стихотворении «Сон», не имеет ничего подобного во всемирной поэзии и, я думаю, мола быть созданием только потомка вещего чародея и прорицателя, исчезнувшего в царство фей.

Рис. 13. В.С. Соловьёв ()

Один из ключевых образов поэмы - это образ сада (рис. 14). Он появляется трижды.

В первой главе:

И божья благодать сошла На Грузию! Она цвела С тех пор в тени своих садов, Не опасаяся врагов, 3а гранью дружеских штыков. Второй раз уже в 11 главе: Кругом меня цвел божий сад; Растений радужный наряд Хранил следы небесных слез, И кудри виноградных лоз Вились, красуясь меж дерев Прозрачной зеленью листов… И в самом конце поэмы, в 26 главе: Когда я стану умирать, И, верь, тебе не долго ждать, Ты перенесть меня вели В наш сад, в то место, где цвели Акаций белых два куста...

Рис. 14. А.Ф. Грейв «В саду» ()

В первом случае понятно, что речь идёт о двойственной оценке союза Грузии и России. Во втором божий сад, райский сад, Эдем - человек как будто возвращается в свое состояние до цивилизации и должен быть счастлив. Это счастье, как вы знаете, кратковременно. Оно сменится совсем другим ощущением.

И наконец, монастырский сад - он и монастырь, и природа. Он как будто посредник между двумя сферами бытия, разделявшими жизнь и судьбу Мцыри. Из этого сада (из этой могилы) видны горы. Этот сад монастырский соединяет мечту и реальность, грёзы и действительность.

Рассмотрите статью, которой откликнулся журнал «Маяк современного просвещения и образованности» на выход сборника стихотворений Лермонтова 1840 года. Это единственный прижизненный сборник стихотворений Лермонтова.

Статью написал Степан Онисимович Бурачок, издатель и редактор этого журнала (рис. 15).

Рис. 15. С. О. Бурачок ()

Степан Онисимович родился в 1800 (был на 14 лет старше Лермонтова) и умер в 1876 году. Это уже вполне почтенный возраст. А в 1876 году уже Толстой начал печатать «Анну Каренину».

Статья эта очень большая. Она написана в форме письма к поэту. Сам по себе журнал пользовался дурной репутацией. Например, о Пушкине (рис. 16) в журнале говорилось следующее:

«Поэт «уронил» русскую поэзию по крайней мере десятилетия на четыре, он оставил нам несколько томов чудных поэтических игрушек и почти ничего бессмертного, в творчестве Пушкина нет ни религиозности, ни философии, ни народности.

Слёзы, кровь, ужас, преступления, страдания, опять слёзы - только это и видят зрители. Такая трагедия - не есть трагедия, а неоконченное дело судопроизводства … таковы Онеги, Печорин, Алеко и Кавказский пленник».

Рис. 16. А.С. Пушкин ()

Вот что пишет Бурачок о «Мцыри». Он начинает с цитаты «однажды русский генерал» и заканчивает строчками «но в нём мучительный недуг развёл тогда могучий дух его отцов» .

«Надоел этот могучий дух! Воспевания о нём поэтов и мудрования о нём философов - удивительно жалки и приторны. Что такое могучий дух? - Это дикие движения дикой натуры человека, не вышедшего ещё из состояния животного <…>

Могучий дух в медведе, барсе, василиске, Ваньке Каине, Картуше, Робеспьере, Пугачёве, в диком горце, в Александре Македонском, в Цесаре, Наполеоне - один и тот же род: дикая, необузданная воля, естественная в звере, преступная в человеке, <…> - в человеке, которому на каждом шагу положен зарок и укор покорности, смирения! И если он добровольно не смиряется, так его смирят и выбьют-таки из него этот «могучий дух».

Сказать ли вам? - Затем, что этот характер представлял вам случай блеснуть своим мастерством писать ужасные, дикие, разительные картины свирепого молодечества во всех родах: и надо отдать вам справедливость, за какую картину (дикую) вы ни брались, вы их славно написали <…> Вы написали в полной уверенности, что это пойдёт за новое, оригинальное? - не так ли? Смею вас уверить, что со стороны формы и местности это не новое: - «Кавказский пленник», «Мулла Нур» и «Цыганы» написаны прежде вас.

Со стороны содержания эта статья избита как нельзя больше: - современная литература всея Европы, по бедности, только и пробивается, что на таких героях».

«Вот содержание всей поэмы. Больной горец, приведённый в чувство, но слабый и чуть дышащий, - собрал остаток сил и, не переводя духу, проговорил 33 страницы стихов, да каких стихов! Хоть бы и не горцу выражаться в таких отборных, нарядных, огненных, риторических, Виргилиевских стихах. Право, и сам бы Лермонтов, Пушкин, Байрон, случись с ними подобное, не высказали бы лучше этого. Ну, точно как будто сам Лермонтов наперёд написал те стихи на бумаге, а горец без церемонии прочёл, по писанному, простился с монахом и тут же умер.

Не подумайте, что он умер от болезни: о, горская натура живуча! Нет, он умер именно от надсады - от стихов: 33 страницы! - где была ваша жалость, умный автор, к такому слабому больному, для которого и десяток стихов было бы впору».

Она мечты мои звала

От келий душных и молитв

В тот чудный мир тревог и битв,

Где в тучах прячутся скалы,

Где люди вольны, как орлы,

Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой — и о том,
Как, удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.
___

И божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
3а гранью дружеских штыков.

Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути;
Он был, казалось, лет шести,
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник.
Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов. Без жалоб он
Томился, даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
Больного призрел, и в стенах
Хранительных остался он,
Искусством дружеским спасен.
Но, чужд ребяческих утех,
Сначала бегал он от всех,
Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел, вздыхая, на восток,
Гоним неясною тоской
По стороне своей родной.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещен святым отцом
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью. Темный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нем
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель принесли.
Он страшно бледен был и худ
И слаб, как будто долгий труд,
Болезнь иль голод испытал.
Он на допрос не отвечал
И с каждым днем приметно вял.
И близок стал его конец;
Тогда пришел к нему чернец
С увещеваньем и мольбой;
И, гордо выслушав, больной
Привстал, собрав остаток сил,
И долго так он говорил:

«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришел, благодарю.
Все лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать,
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Ее пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.

Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем? .. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов «отец» и «мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имен, —
Напрасно: звук их был рожден
Со мной. И видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ — могил!
Тогда, пустых не тратя слез,
В душе я клятву произнес:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы! теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.

Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл; ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, — я также мог бы жить!

Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года —
Им не сойтиться никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней…

И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных… и как сон
Все это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестер…
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей…
В ущелье там бежал поток.
Он шумен был, но неглубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они перед дождем
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир еще пышней.

Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил — и жизнь моя
Без этих трех блаженных дней
Была б печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил…
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..

Бежал я долго — где, куда?
Не знаю! ни одна звезда
Не озаряла трудный путь.
Мне было весело вдохнуть
В мою измученную грудь
Ночную свежесть тех лесов,
И только! Много я часов
Бежал, и наконец, устав,
Прилег между высоких трав;
Прислушался: погони нет.
Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж темным небом и землей,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далеких гор;
Недвижим, молча я лежал,
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души моей:
Я сам, как зверь, был чужд людей
И полз и прятался, как змей.

Внизу глубоко подо мной
Поток усиленный грозой
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине;
И вот, в туманной вышине
Запели птички, и восток
Озолотился; ветерок
Сырые шевельнул листы;
Дохнули сонные цветы,
И, как они, навстречу дню
Я поднял голову мою…
Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним шагал,
Когда, низверженный с небес,
В подземной пропасти исчез.

Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слез,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерев
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серег подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый рой
И снова я к земле припал
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всуе, что я чувствовал тогда,
Те думы — им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал.
И жаждой я томиться стал.

Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на плиту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз — за ним бразда
Дымилась, прах вился столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг — голос — легкий шум шагов…
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд
И жадно вслушиваться стал:
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.

Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был ее наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь ее; и зной
Дышал от уст ее и щек.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, — когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох… больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише, — но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь ее полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько дверь…
И затворилася опять! ..
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль;
И если б мог, — мне было б жаль:
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай умрут.

Трудами ночи изнурен,
Я лег в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне…
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть —
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир темен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонек
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне… но я туда
Взойти не смел. Я цель одну —
Пройти в родимую страну —
Имел в душе и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.

Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста.
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Все тот же был зубчатый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слезы, слезы потекли
В нее горючею росой…
Но, верь мне, помощи людской
Я не желал… Я был чужой
Для них навек, как зверь степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил — клянусь, старик,
Я б вырвал слабый мой язык.

Ты помнишь детские года:
Слезы не знал я никогда;
Но тут я плакал без стыда.
Кто видеть мог? Лишь темный лес
Да месяц, плывший средь небес!
Озарена его лучом,
Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг во ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный гость —
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, — и на нем
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови… да, рука судьбы
Меня вела иным путем…
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.

Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертью грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!

Ко мне он кинулся на грудь:
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье… Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз…
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно — и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..

Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Еще они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит
И смерть навеки заживит.
О них тогда я позабыл,
И, вновь собрав остаток сил,
Побрел я в глубине лесной…
Но тщетно спорил я с судьбой:
Она смеялась надо мной!

Я вышел из лесу. И вот
Проснулся день, и хоровод
Светил напутственных исчез
В его лучах. Туманный лес
Заговорил. Вдали аул
Куриться начал. Смутный гул
В долине с ветром пробежал…
Я сел и вслушиваться стал;
Но смолк он вместе с ветерком.
И кинул взоры я кругом:
Тот край, казалось, мне знаком.
И страшно было мне, понять
Не мог я долго, что опять
Вернулся я к тюрьме моей;
Что бесполезно столько дней
Я тайный замысел ласкал,
Терпел, томился и страдал,
И все зачем?.. Чтоб в цвете лет,
Едва взглянув на божий свет,
При звучном ропоте дубрав
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой,
Надежд обманутых укор
И вашей жалости позор!..
Еще в сомненье погружен,
Я думал — это страшный сон…
Вдруг дальний колокола звон
Раздался снова в тишине —
И тут все ясно стало мне…
О, я узнал его тотчас!
Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про легких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
И слушал я без слез, без сил.
Казалось, звон тот выходил
Из сердца — будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.

Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдет прямой и краткий путь…
Что я пред ним? Напрасно грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила… Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, все ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печально тронулась цветка,
И был он в сад перенесен,
В соседство роз. Со всех сторон
Дышала сладость бытия…
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч ее обжег
В тюрьме воспитанный цветок…

И как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист ее венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнем
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры, с белых скал
Струился пар. Мир божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжелым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет… Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок.
Скользила бережно, потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась кустах…

И было все на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы.
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубчатою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
По корням шепчущих кустов
Бежали дружно и легко…
До них мне было далеко!
Хотел я встать — передо мной
Все закружилось с быстротой;
Хотел кричать — язык сухой
Беззвучен и недвижим был…
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред. Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки — и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь…
И я боялся лишь заснуть, —
Так было сладко, любо мне…
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне.
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны…
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок…
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
Он говорил: «Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод и покой.

Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.

Усни, постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.

О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою…»
И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил…

Так я найден и поднят был…
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне все равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое.

Прощай, отец… дай руку мне:
Ты чувствуешь, моя в огне…
Знай, этот пламень с юных дней,
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой…
Но что мне в том? — пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…

Когда я стану умирать,
И, верь, тебе не долго ждать,
Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где цвели
Акаций белых два куста…
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно-золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне пришлет,
Пришлет с прохладным ветерком…
И близ меня перед концом
Родной опять раздастся звук!
И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо мной,
Отер внимательной рукой
С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поет
Он мне про милую страну..
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!…»

Анализ поэмы «Мцыри» Лермонтова

Поэма «Мцыри» — одно из наиболее известных произведений Лермонтова. В ней поэт смог с удивительным художественным мастерством изобразить природу Кавказа. Не менее ценно смысловое содержание поэмы. Она представляет собой монолог романтического героя, погибающего в борьбе за свободу.

Создание поэмы имеет долгую предысторию. Замысел истории возник у Лермонтова при чтении «Шильонского узника» Байрона. Он последовательно разрабатывает его в стихотворении «Исповедь» и поэме «Боярин Орша». Впоследствии автор целиком перенесет некоторые строки из этих произведений в «Мцыри». Непосредственным источником для поэмы становится история, которую узнал Лермонтов в Грузии. Пленный ребенок-горец был отдан на воспитание в монастырь. Обладая непокорным характером, ребенок несколько раз пытался сбежать. Одна из таких попыток чуть не закончилась его гибелью. Мальчик смирился и дожил до глубокой старости монахом. Лермонтова очень заинтересовала история «Мцыри» (в пер. с груз. – послушник). Он воспользовался прошлыми наработками, добавил элементы грузинского фольклора и создал оригинальную поэму (1839 г).

Сюжет поэмы полностью повторяет историю монаха за исключением одной важной детали. В реальности мальчик выжил, а в произведении Лермонтова окончательная точка не поставлена. Ребенок находится при смерти, весь его монолог является прощанием с жизнью. Только его гибель представляется закономерным финалом.

В образе дикого с точки зрения цивилизации ребенка перед нами предстает романтический герой. Он недолго наслаждался свободной жизнью среди своего народа. Захват в плен и заточение в монастырь лишают его возможности ощутить красоту и великолепие бесконечного мира. Врожденное чувство независимости делает его немногословным и нелюдимым. Его главным желанием становится побег на родину.
Во время бурной грозы, воспользовавшись страхом монахов, мальчик убегает из монастыря. Ему открывается прекрасная картина нетронутой человеком природы. Под этим впечатлением к мальчику приходят воспоминания о своем горном ауле. Это подчеркивает неразрывную связь патриархального общества с окружающим миром. Такая связь безвозвратно утрачена современным человеком.

Ребенок принимает решение добраться до родного очага. Но он не может отыскать дорогу и понимает, что заблудился. Схватка с барсом – необычайно яркая сцена поэмы. Ее фантастичность еще более подчеркивает индивидуализм главного героя, его гордый и непреклонный дух. Полученные раны лишают мальчика последних сил. Он с горечью осознает, что вернулся туда, откуда пришел.

Разговаривая со старцем, главный герой нисколько не жалеет о своем поступке. Три дня, проведенные на свободе, стоят для него всей жизни в монастыре. Его не страшит смерть. Существование в неволе представляется мальчику невыносимым, особенно потому, что он ощутил на себе сладость вольной жизни.

«Мцыри» — выдающееся произведение русского романтизма, которое можно отнести к шедеврам мировой классики.

Картина развалин монастыря в Грузии.

Русский генерал везет с собой пленного ребенка лет шести «из гор к Тифлису». Тот в пути занемог, «он знаком пищу отвергал и тихо, гордо умирал». Один из монахов оставляет мальчика у себя. Тот вначале живет в стороне от всех, «бродил безмолвен, одинок, смотрел, вздыхая, на восток». Его окрестили, скоро он должен принять монашеский обет. Но однажды осенней ночью юноша исчезает. Три дня его ищут, потом «в степи без чувств нашли». Мцыри слаб, худ и бледен, «как будто долгий труд, болезнь иль голод испытал». «И близок стал его конец, тогда пришел к нему чернец». Мцыри исповедуется: «Я мало жил и жил в плену. Таких две жизни за одну я променял бы, если б мог».

Его душа звала «в тот чудный мир тревог и битв, где в тучах прячутся скалы, где люди вольны, как орлы».

Мцыри не просит о прощении, говорит, что смерть его не страшит, спрашивает, зачем старик спас его от смерти еще в детстве.

Я видел у других

Отчизну, дом, друзей, родных,

А у себя не находил

Не только милых душ - могил!

Тогда, пустых не тратя слез,

В душе я клятву произнес:

Хотя на миг когда-нибудь

Мою пылающую грудь

Прижать с тоской к груди другой,

Хоть незнакомой, но родной.

Увы! Теперь мечтанья те

Погибли в полной красоте,

И я как жил в земле чужой,

Умру рабом и сиротой.

Затем добавляет, обращаясь к старику:

Пускай теперь прекрасный свет

Тебе постыл: ты слаб и сед,

И от желаний ты отвык.

Что за нужда? Ты жил, старик!

Тебе есть в мире что забыть,

Ты жил, я также мог бы жить!

Мцыри рассказывает, что он видел на воле - пышные поля, зеленые холмы, темные скалы, а вдали, сквозь туман, покрытые снегом горы своей далекой отчизны. Мцыри говорит, что убежал из монастыря ночью в грозу. В то время как распростертые на земле монахи молят бога защитить их от опасности, бурное сердце Мцыри живет в дружбе с грозой. Как сон, проносятся перед ним воспоминания о родных горах, встает образ отца, отважного воина с гордым взором. Мцыри представляется звон его кольчуги, блеск оружия. Вспоминает Мцыри и песни своих юных сестер и решает во что бы то ни стало найти путь домой. «Ты хочешь знать, что делал я на воле? Жил - и жизнь моя без этих трех блаженных дней была б печальней и мрачней бессильной старости твоей». На воле Мцыри любуется дикой природой, спускается р горному потоку, чтобы утолить жажду, видит молодую прекрасную грузинку. Ее «мрак очей был так глубок, так полон тайнами любви, что думы пылкие мои смутились...» Девушка исчезает. Мцыри засыпает и видит ее во сне. Проснувшись, продолжает путь, сбивается с дороги. На поляне видит барса, вступает с ним в бой, побеждает его. «Но нынче я уверен в том, что быть бы мог в краю отцов не из последних удальцов». Сражаясь с барсом, Мцыри сам становится подобен дикому зверю: «Как будто сам я был рожден в семействе барсов и волков». Мцыри уважает своего противника: «Он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу!» Тело Мцыри изодрано когтями барса, поэтому Мцыри понимает, что до родного дома ему уже не добраться и суждено погибнуть «во цвете лет, едва взглянув на божий свет» и «унесть в могилу за собой тоску по родине святой» . Мцыри впадает в беспамятство. Его находят. Мцыри не страшится смерти, опечален лишь тем, что его не похоронят в родной земле. «Увы! - за несколько минут между крутых и темных скал, где я в ребячестве играл, я б рай и вечность променял...» Просит похоронить его в саду, откуда «виден и Кавказ».